Неточные совпадения
Открытие это, вдруг объяснившее для нее все те
непонятные для нее прежде семьи, в которых было только по одному и по два ребенка, вызвало в ней столько
мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она ничего не умела сказать и только широко раскрытыми глазами удивленно смотрела на Анну. Это было то самое, о чем она мечтала еще нынче дорогой, но теперь, узнав, что это возможно, она ужаснулась. Она чувствовала, что это было слишком простое решение слишком сложного вопроса.
— В первый раз, как я увидел твоего коня, — продолжал Азамат, — когда он под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под копыт его, в моей душе сделалось что-то
непонятное, и с тех пор все мне опостылело: на лучших скакунов моего отца смотрел я с презрением, стыдно было мне на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я на утесе целые дни, и ежеминутно
мыслям моим являлся вороной скакун твой с своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить.
Враги! Давно ли друг от друга
Их жажда крови отвела?
Давно ль они часы досуга,
Трапезу,
мысли и дела
Делили дружно? Ныне злобно,
Врагам наследственным подобно,
Как в страшном,
непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно…
Не засмеяться ль им, пока
Не обагрилась их рука,
Не разойтиться ль полюбовно?..
Но дико светская вражда
Боится ложного стыда.
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих
мыслей, за которыми скрыты
непонятные чувства.
Вспоминая все это, Клим вдруг услышал в гостиной
непонятный, торопливый шорох и тихий гул струн, как будто виолончель Ржиги, отдохнув, вспомнила свое пение вечером и теперь пыталась повторить его для самой себя. Эта
мысль, необычная для Клима, мелькнув, уступила место испугу пред
непонятным. Он прислушался: было ясно, что звуки родились в гостиной, а не наверху, где иногда, даже поздно ночью, Лидия тревожила струны рояля.
Ему казалось, что в нем зарождается некое новое настроение, но он не мог понять — что именно ново?
Мысли самосильно принимали точные словесные формы, являясь давно знакомыми, он часто встречал их в книгах. Он дремал, но заснуть не удавалось, будили толчки
непонятной тревоги.
А чтение, а ученье — вечное питание
мысли, ее бесконечное развитие! Ольга ревновала к каждой не показанной ей книге, журнальной статье, не шутя сердилась или оскорблялась, когда он не заблагорассудит показать ей что-нибудь, по его мнению, слишком серьезное, скучное,
непонятное ей, называла это педантизмом, пошлостью, отсталостью, бранила его «старым немецким париком». Между ними по этому поводу происходили живые, раздражительные сцены.
Она в первую минуту вспомнила смутно о том новом чудном мире чувств и
мыслей, который открыт был ей прелестным юношей, любившим ее и любимым ею, и потом об его
непонятной жестокости и целом ряде унижений, страданий, которые последовали за этим волшебным счастьем и вытекали из него.
Всякая слишком сложная общественная
мысль казалась
непонятной, неуместной и бралась под подозрение.
Экзистенциалисты антирелигиозного типа так низко
мыслят о человеке, так понимают его исключительно снизу, что остается
непонятным самое возникновение проблемы познания, возгорание света Истины.
Мне казалось странным и совершенно
непонятным, почему тигр не ест собаку, а тащит ее с собой. Как бы в ответ на мои
мысли, Дерсу сказал, что это не тигр, а тигрица и что у нее есть тигрята; к ним-то она и несет собаку. К своему логовищу она нас не поведет, а будет водить по сопкам до тех пор, пока мы от нее не отстанем. С этими доводами нельзя было не согласиться.
Я люблю отца, но ум человека живет независимо от сердца и часто вмещает в себя
мысли, оскорбляющие чувство,
непонятные и жестокие для него. И такие
мысли, несмотря на то, что я стараюсь удалить их, приходят мне…
Во-первых, его осаждала прискорбная
мысль, что все усилия, какие он ни делал, чтоб заслужить маменькино расположение, остались тщетными; во-вторых, Петенька всю ночь метался на постели и испускал какое-то совсем неслыханное мычание; наконец, кровать его была до такой степени наполнена блохами, что он чувствовал себя как бы окутанным крапивою и несколько раз не только вскакивал, но даже произносил какие-то
непонятные слова, как будто бы приведен был сильными мерами в восторженное состояние.
Сквозь стекло на меня — туманно, тускло — тупая морда какого-то зверя, желтые глаза, упорно повторяющие одну и ту же
непонятную мне
мысль. Мы долго смотрели друг другу в глаза — в эти шахты из поверхностного мира в другой, заповерхностный. И во мне копошится: «А вдруг он, желтоглазый, — в своей нелепой, грязной куче листьев, в своей невычисленной жизни — счастливее нас?»
Потом случилось что-то странное. Ромашову показалось, что он вовсе не спал, даже не задремал ни на секунду, а просто в течение одного только момента лежал без
мыслей, закрыв глаза. И вдруг он неожиданно застал себя бодрствующим, с прежней тоской на душе. Но в комнате уже было темно. Оказалось, что в этом
непонятном состоянии умственного оцепенения прошло более пяти часов.
Но эта дурная
мысль так же быстро исчезла, как и пришла. В езде Фотогена есть магическая
непонятная красота.
Матвей Дышло говорил всегда мало, но часто думал про себя такое, что никак не мог бы рассказать словами. И никогда еще в его голове не было столько
мыслей, смутных и неясных, как эти облака и эти волны, — и таких же глубоких и
непонятных, как это море.
Мысли эти рождались и падали в его голове, и он не мог бы, да и не старался их вспомнить, но чувствовал ясно, что от этих
мыслей что-то колышется и волнуется в самой глубине его души, и он не мог бы сказать, что это такое…
Он привык слышать по утрам неугомонный голос Бориса, от которого скука дома пряталась куда-то. Привык говорить с Евгенией о себе и обо всём свободно, не стесняясь, любил слушать её уверенный голос. И всё яснее чувствовал, что ему необходимы её рассказы, суждения, все эти её речи, иногда
непонятные и чуждые его душе, но всегда будившие какие-то особенные
мысли и чувства.
И вдруг снова закружился хоровод чуждых
мыслей,
непонятных слов. Казалось, что они вьются вокруг неё, как вихрь на перекрёстке, толкают её, не позволяя найти прямой путь к человеку, одиноко, сидевшему в тёмном углу, и вот она шатается из стороны в сторону, то подходя к нему, то снова удаляясь в туман
непонятного и возбуждающего нудную тоску.
Однако Грас Паран, выждав время, начал жестокую борьбу, поставив задачей жизни — убрать памятник; и достиг того, что среди огромного числа родственников, зависящих от него людей и людей подкупленных был поднят вопрос о безнравственности памятника, чем привлек на свою сторону людей, бессознательность которых ноет от старых уколов, от мелких и больших обид, от злобы, ищущей лишь повода, — людей с темными, сырыми ходами души, чья внутренняя жизнь скрыта и обнаруживается иногда
непонятным поступком, в основе которого, однако, лежит мировоззрение, мстящее другому мировоззрению — без ясной
мысли о том, что оно делает.
Однообразная кропотливая работа каким-то
непонятным образом убаюкивала его
мысли, он ни о чем не думал, и время проходило быстро.
Звезды, глядящие с неба уже тысячи лет, само
непонятное небо и мгла, равнодушные к короткой жизни человека, когда остаешься с ними с глазу на глаз и стараешься постигнуть их смысл, гнетут душу своим молчанием; приходит на
мысль то одиночество, которое ждет каждого из нас в могиле, и сущность жизни представляется отчаянной, ужасной…
Изида нашла и с помощью магических заклинаний оживила Озириса.] потерявшую брата-мужа, растерзанного злым Сетом-Тифоном, и кажется, что от ее
непонятной фигуры исходит черное сияние, облекая всё жутким мраком давно пережитого и воскресшего в эту ночь, чтобы пробудить
мысль о близости человека к прошлому.
Разговаривая с Яковом обо всём, Илья однако не говорил ему о своём раздвоении. Он и сам думал о нём только по необходимости, никогда своей волей не останавливая
мысль на этом
непонятном ему чувстве.
Я сознавал, что это общее недоразумение… Когда я говорил, что Бел_и_чка прав, — я разумел совсем не то, что они. Моя
мысль шла
непонятными для них, как бы подземными ходами, и я чувствовал, что, если я ее выскажу, — это объединит против меня и тех, и других… Я представил себе неожиданность, растерянность, недоумение. Может быть, негодование, может быть, споры, а может быть, простое пренебрежение к
непонятной точке зрения… Поэтому я сказал только...
Он уверял, что нет благородной
мысли, которая бы не нашла в себе сочувствия, что
непонятными остаются только те люди, которые либо еще сами не знают, чего хотят, либо не стоят того, чтобы их понимали.
— Ольга не считала свою любовь преступлением; она знала, хотя всячески старалась усыпить эту
мысль, знала, что близок ужасный, кровавый день… и… небо должно было заплатить ей за будущее — в настоящем; она имела сильную душу, которая не заботилась о неизбежном, и по крайней мере хотела жить — пока жизнь светла; как она благодарила судьбу за то, что брат ее был далеко; один взор этого
непонятного, грозного существа оледенил бы все ее блаженство; — где взял он эту власть?..
Яков был уверен, что человек — прост, что всего милее ему — простота и сам он, человек, никаких тревожных
мыслей не выдумывает, не носит в себе. Эти угарные
мысли живут где-то вне человека, и, заражаясь ими, он становится тревожно
непонятным. Лучше не знать, не раздувать эти чадные
мысли. Но, будучи враждебен этим
мыслям, Яков чувствовал их наличие вне себя и видел, что они, не развязывая тугих узлов всеобщей глупости, только путают всё то простое, ясное, чем он любил жить.
Еще гораздо важнее то, что с течением времени многое в произведениях поэзии делается
непонятным для нас (
мысли и обороты, заимствованные от современных обстоятельств, намеки на события и лица); многое становится бесцветно и безвкусно; ученые комментарии не могут сделать для потомков всего столь же ясным и живым, как все было ясно для современников; притом ученые комментарии и эстетическое наслаждение — противоположные вещи; не говорим уже, что через них произведение поэзии перестает быть общедоступным.
Он сел на диван и обнял голову руками, сдерживая
непонятную радость, наполнявшую все его существо, потом опять прошелся и сел за работу. Но
мысли, которые он вычитывал из книги, не удовлетворяли его. Ему хотелось чего-то гигантского, необъятного, поражающего. Под утро он разделся и нехотя лег в постель: надо же было спать!
Блуждая без всякой цели по саду, я никак не мог оторвать
мыслей от этого
непонятного, чуждого мне и в то же время такого привлекательного существования.
И кто бы смел изобразить в словах,
Чтό дышит жизнью в красках Гвидо-Рени?
Гляжу на дивный холст: душа в очах,
И
мысль одна в душе, — и на колени
Готов упасть, и
непонятный страх,
Как струны лютни, потрясает жилы;
И слышишь близость чудной тайной силы,
Которой в мире верует лишь тот,
Кто как в гробу в душе своей живет,
Кто терпит все упреки, все печали,
Чтоб гением глупцы его назвали.
Мы надеемся, что слова наши не покажутся никому странными [и
непонятными]: в то время, когда все проникнуто стремлением к положительности и реализму, можно ожидать одобрения
мысли о том, что платоническая, бездеятельная, плаксивая и отвлеченная любовь к общему делу никуда не годится.
То же доверие и отсутствие критики в верующих и те же среди верующих разногласия, не смущающие их. Те же слова
непонятные, вместо
мысли та же самоуверенная гордость...
Один из основных и глубочайших мотивов системы Беме есть это, столь характерное для всего неоплатонического уклона, свойственного германской религиозной
мысли, гнушение плотью, нечувствие своего тела, столь неожиданное и как будто
непонятное у мистика природы и исследователя физики Бога.
И тот тяжелый вопрос, который возникал из смерти Варвары Васильевны, при
мысли о Тане тускнел, становился странным и
непонятным.
Эта
мысль тоже возмутила его, и он опять почувствовал ужас перед тем
непонятным ему теперь и чуждым, что сделало возможным смерть Вари. Токарев отталкивал и не хотел признать это
непонятное, но оно властно стояло перед ним и предъявляло требования, которым удовлетворить он был не в силах.
Сотня овец вздрогнула и в каком-то
непонятном ужасе, как по сигналу, бросилась в сторону от отары. И Санька, как будто бы
мысли овец, длительные и тягучие, на мгновение сообщились и ему, в таком же
непонятном, животном ужасе бросился в сторону, но тотчас же пришел в себя и крикнул...
От его голоса,
непонятных слов, от жара и духоты у нее разболелась голова, запутались
мысли, и она уже ничего не говорила, не думала и ждала только, когда он кончит скрипеть.
Язык подошел к испуганной цыганке и оговорил ее роковым «словом и делом». Ее окружает конвой; полицейский чиновник грозно приказывает ей следовать за ним. Трясясь от страха, потеряв даже силу
мыслить, так внезапно нахлынула на нее беда, она хочет что-то сказать, но губы ее издают одни
непонятные, дрожащие звуки. Покорясь беспрекословно, она следует за ужасным оговорителем.
Наступила агония — больной впал в беспамятство.
Непонятные звуки вырывались у него из груди в продолжение всей тревожной предсмертной ночи, но и между ними внимательное ухо могло уловить обрывки
мыслей, которыми жил он на гордость и славу отечеству. То были военные грезы — боевой бред. Александр Васильевич бредил войной, последней кампанией и чаще всего поминал Геную.
Ее собственные поступки, ее личные грехи и совершенные преступления всецело завладели ее
мыслями. Она с каким-то
непонятным наслаждением углублялась в свое прошлое, мучилась, ужасалась и в тоже время упивалась, наслаждалась своим ужасом, своими мученьями. Перед ней предстал образ страдалицы Лиды в тот момент, когда бедная, обманутая в своей любви, чистая девушка спала могильным сном в своей кроватке.
Пьер знал, что все ждут только того, чтоб он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой-то
непонятный ужас охватывал его при одной
мысли об этом страшном шаге.
И не знаю я, под влиянием ли этого «веяния» или по чему другому, но только в эти минуты в моей усталой голове, оторванной от лучших
мыслей, в которых я прожил мое отрочество, и теперь привлеченной к занятиям, которые были мне не свойственны и противны, произошло что-то, почти, могу сказать, таинственное, или по крайней мере мне совсем
непонятное.